На мачтах "Хасса" вздувались паруса, неяркое бледно-голубое небо было покрыто редкими облаками, свинцовые волны бились о борт, скроенный из прочного дуба, сизалевые канаты гудели на ветру. В Серанне в месяц Цветов воздух был теплым, ласкающим кожу, но тут, на севере, льды и снега, лежавшие в горах, еще дышали холодом. И от того арбалетчики, застывшие на помостах, и щитоносцы у бортов кутались в меха - не в легкие накидки из перьев, как было привычно для одиссарцев, а в тяжелые бритские плащи из волчьих шкур. Лишь те, кто готовил к бою метатели, огромные бронзовые цилиндры на станинах из железного дерева, пренебрегли теплой одеждой и доспехами; они ворочали свои орудия, подтаскивали громовые шары, и кожа их лоснилась от пота.
Ирасса набросил на плечи господина плащ, точно такой же, какие были на воинах; потом, приняв из рук Уртшиги убор Великого Сахема, возложил его Дженнаку на голову и отодвинулся, любуясь. Чем-то он сейчас напоминал Вианну, милую пчелку-чакчан, улетевшую в царство Коатля - не внешностью своей, вполне пристойной для воина и мужчины, но блеском серых глаз и выражением лица. Читались же на нем любовь и безмерная преданность.
Дженнак вздохнул и начал подниматься на рулевую палубу. Белые перья сокола трепетали над его головой, Ирасса и двое сеннамитов шли по пятам.
– Да будет с тобой милоссь Шесс-стерых! - присвистывая от возбуждения, Пакити вскинул руку. - Мы высс-следили их, ссветлый господин! Высс-следили! Там, где ты скасс-зал! Идут у берега, под серыми парусс-сами, крадутся, как койот к загону керравао… Всс-сгляни!
Он сунул Дженнаку зрительную трубу, но тот, отрицательно покачав головой, лишь усмехнулся. Эти трубы, даже самые лучшие, сделанные на кейтабских островах и называвшиеся Оком Паннар-Са, были ему не нужны, давно не нужны. Он и так видел этот корабль - двухмачтовый крутобокий парусник йамейнской постройки с опущенными балансирами, низко сидевший в воде; видел его палубу, где у метательных машин суетились смуглые коренастые мореходы с Островов, ощущал живое тепло и тревожную эманацию, исходившую из трюма, мысленно касался окрашенных в серое парусов. Серый цвет - цвет Коатля, повелителя Чак Мооль… Как бы не сменился он вскоре черным! И сменится, если кейтабец попробует удрать или сопротивляться!
Мореходы-островитяне на его борту уже заметили вызывающе алые паруса "Хасса" и попытались прижаться к берегу, раствориться на фоне бурых, лиловых и серых скал. Возможно, эта хитрость удалась бы, но не с Дженнаком, так как видел он сейчас внутренним зрением не один лишь кейтабский корабль, но и весь берег, всю оконечность огромного полуострова, самой северного в Ближней Риканне. Полуостров сей походил на распластавшуюся в прыжке випату, большую ящерицу из сераннских болот, но обитавшим в тех краях дикарям-норелгам очертания их земли напоминали дракона. Дракон, как было уже известно Дженнаку, относился к разряду мифических тварей; подобных чудищ не водилось ни в холодных, ни в жарких местах, что норелгов, впрочем, не смущало: для них полуостров был Драконьим, а сами они являлись Детьми Дракона. Быть может, и так - если судить по их редкостной кровожадности и страсти к грабежам. Но в Бритайю они уже не рисковали плавать, ибо всякий набег на вотчину Дженнака приносил им одних лишь мертвецов, и никакой ощутимой выгоды.
От остальных земель Риканны край драконьих потомков отделяло море Чати, мелкое и узкое, покрытое льдами три месяца в году; из него, двигаясь на запад по проливу Когтя, корабль мог достичь другого моря, Чини, столь же холодного, но глубокого и более обширного, открывавшегося на севере и юге в океан. За ним, на солнечном закате, высилась Бритайя, удел Дженнака - обширный остров, превосходивший все вместе взятые кейтабские острова; а дальше, до самых берегов Эйпонны, лежал океан - на целый месяц плавания при попутном ветре. Судно, ушедшее туда, терялось среди волн и вод, так что даже магическим вторым зрением отыскать его было нелегко, а уж нагнать либо перехватить становилось совсем неразрешимой задачей. И потому Дженнак выслеживал чужие корабли в этом проливе, изогнутом, как ястребиный коготь; здесь проходила морская дорога к землям норелгов и росайнов, и была она единственной, так как с севера, с океанского побережья, к Драконьему полуострову не подобрался бы никто. В сезоны Желтых Листьев и Белого Пуха воды там промерзали на длину копья, а Время Цветения становилось временем бурь и штормов, игравших ледяными горами. Так что всякий, желавший пробраться к норелгам на корабле, никак не мог миновать пролива Когтя.
И к счастью, подумал Дженнак, покосившись на своего тидама, чья физиономия уже горела охотничьим азартом. Пакити был невысок, но крепко сбит - вернее, сплетен из морских канатов, - и отличался широкими, как лопасть весла, ладонями. Подобно многим странствующим в океанах и морях он пил не легкое вино, а крепкое, и от того нос и щеки морехода покрывала сеточка красноватых прожилок; глаза у него были маленькие и всегда прижмуренные, словно от ветра, нос - расплющенный ударом скатарской палицы, выбившей заодно и передние зубы. Не слишком он был красив, этот Пакити, но свое дело знал и в винный кувшин заглядывал не перед дракой, а после нее.
– Ну, милосс-стивый сахем, как мы их восс-смем? - произнес он с хищной ухмылкой. - Тараном в бок и на дно? Или сс-своротим балансиры? Или всс-станем борт о борт и сс-спалим кейтабских жаб дотла?
– К чему палить? Все-таки не жабы они, а люди, - сказал Дженнак. - Будут сопротивляться, утопим. Но учти, Пакити: хоть это торговый корабль, а не боевой драммар, есть у них четыре метателя и горшки с огненным зельем. Так что ближе пятисот локтей ты к ним пока что не приближайся.
– Их метатели… - Пакити презрительно сморщился. - Наши бьют вшестеро дальше и вдвое точней!
Дженнак промолчал, не желая обсуждать очевидное. Взрывчатое зелье, изобретенное в Коатле, было теперь известно и одиссарцам; с его помощью из громовых метателей посылали шары весом в двадцать или пятьдесят мерных камней, и шары те могли разнести по камешку любую крепость. Правда, метатели оставались еще слишком громоздким оружием, подходящим для крепостных стен корабельных палуб, а не для армии, выступившей в поход, так что на сухой земле победу все еще добывали клинок, стрела, копье и воинская удача. На море же от двенадцати метателей "Хасса" не имелось иной защиты и спасения, кроме бегства.
Но парусник с острова Йамейн был хоть и прочен, и велик, да слишком неуклюж, и не мог уйти от боевого корабля. Не мог и защищаться - тем более, что лучшие стволы, самые дальнобойные и скорострельные, отливались в Одиссаре. Мог бы, пожалуй, спрятаться, но только не от взора кинну, что зрит серые паруса на фоне серых скал. И потому судьба его была предрешена.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});